Васенко П. Г. Мелочи прошлого быта: Анектодические факты из жизни высокопоставленных лиц, артистов, происшествий театрального мирка, духовных, академиков, профессоров и др. ученых, педагогов, директоров учебных заведений. – СПб: Дмитрий Буланин, 2004 – М., 2004.
Стр. 103
Заведовавший показательной гимназией при бывшем Санкт-Петербургском историко-филологическом институте, Аквилонов совершено ни с кем не стеснялся в выборе выражений.
Однажды к нему обратилась мать какого-то ученика, попавшегося в курении папирос в гимназии, с просьбой отнестись снисходительно к ее сыну.
Аквилонов в ответ на ее просьбу «бухнул»: «И не просите за Вашего сына! Я ничего не могу для него сделать. Поймите, что закурить в гимназии, это все равно, что прийти в церковь и там насц.ть».
(слышано от бывшего слушателя института академика А. В. Никитского)
Вестник Военного и морского духовенства. – 1911. – № 9 – весь посвящен последним дням и похоронам Е. П. Аквилонова.
Жиркевич А. В. Пасынки военной службы. – Вильна, 1912.
С. 376-382, 424-426.
Кончина протопресвитера Желобовского, ставшего в последние годы жизни своей совершенно равнодушным к заявлениям моим о гауптвахтах и содержащихся на них узниках, заставила меня поспешить войти в живые, непосредственные сношения со вновь назначенным на этот пост о. Аквилоновым, которому (12 сент. 1910 г.) я и послал письмо следующего содержания:
«Ваше Высокоблагословение, Глубокоуважаемый Отец Протопресвитер!
Позвольте приветствовать Вас с высоким назначением! Помоги Бог долго и славно служить на новом посту!
Покойный протопресвитер А. А. Желобовский, несколько лет тому назад, горячо, с любовью, благословил мое начинание по делу об улучшении быта нижних чинов, заключенных на наших главных (общих) военных гауптвахтах.
С тех пор я завожу библиотеки для таких узников на свой счет, в городах, где живу, снабжаю солдатиков Евангелиями, вешаю иконы в их камеры и т. п.
Но – увы! – самое дело об улучшении быта арестованных, поднятое мною в Военном Министерстве, не получило еще общего применения по всей России, все еще обсуждается...
А, кажется, чего тут обсуждать? Дико спорить, например, о том, что разумная книга может принести что-либо, кроме пользы...
Сменяется, однако, Военный Министр – и мое начинание глохнет. Снова его вывожу я на свет и т. д.
Вот и теперь, при гуманном генерале Сухомлинове, лично меня знающем, я еще раз вытянул жгучий вопрос на свет Божий и мои реформы внесены в проект устава гарнизонной службы; но пока еще лишь в проект, который разослан на рассмотрение по России...
А пока там, в разных местах, «рассматривают», арестованные мои томятся по месяцам без разумной, полезной, интересной книги, не видя священника, не участвуя в молитве, иногда, как дикие звери, запертые за решетки...
Их тысячи!.. Ужасно все это видеть, чувствуя личную свою беспомощность, особенно когда подумаешь, что между военными Заключенными не все же еще совсем
погибшие, испорченные, а есть и такие, которые, промучась долго на гауптвахте, потом оправдываются судом...
Но и к заведомо преступным нужно ведь Христово милосердие!..
Возьмите, Глубокоуважаемый Евгений Петрович, и Вы, по всей России, моих, забытых арестованных под милостивую опеку, обязав местное военное духовенство посещать все гауптвахты России, раздавать Евангелия, устраивать душеспасительные чтения и беседы, входить в нравственные нужды заключенных!
Это ли не святое дело?!.
Ходил, говорят, прежде какой-то священник на гауптвахту в Вильне. Да видимо, ослабла в нем энергия. Или в сердце не хватило елея любви к страждущему ближнему. Вот уже месяцев восемь, как спрашиваю я арестованных – был ли у вас батюшка? – и получаю неизменный, грустный ответ: «Не был».
Забытые, выброшенные из здоровой среды, ошельмованные, они ждут именно «слова Божия», – и не слышат его... Ужасно! Ужасно!!
Мои книги, иконки, Евангелия – капля в море, конечно; моя библиотека, верно, одна на всю Россию... Она не предусмотрена уставами...
Но ведь возможно было бы обратить эту каплю в целое море, если бы, например, наше военное духовенство иначе смотрело на свои внеслужебные обязанности.
А мы – увы! – и обременены личными, общественными заботами, и сами слабы духом... Нам нужны приказ и подсказ начальства.
Сколько военных батюшек, хотя бы в г. Вильне, проходят каждый день мимо главной гауптвахты, равнодушно глядят на ее решетчатые окна, на бледные физиономии заключенных и бредут мимо. В голову им не приходит – зайти, наставить, благословить, подкрепить... У них – «мертвые» души...
А как было бы хорошо – обязать их, именно их, «отцов духовных», часто наведываться в эти зловонные, сырые, тесные казематы, забытые нередко людьми!
Хожу туда еженедельно: чужое страдание притягивает до личного страдания.
Сколько вижу горя, слез и молчаливой покорности воле начальства!..
Заедают несчастных вши, клопы. Помещения – сыры, душны, малы...
И так повсюду.
Недавно еще я снес, купив на свои деньги, машинку для стрижки узников (а то они обросли волосами, как разбойники), добился, чтобы их водили дважды в месяц в баню; хожу к ним, разговариваю; разговляюсь на Пасху.
Комендантское начальство здесь идет пока мне навстречу.
Но, как заедают узников клопы и вши, так начальство заедает канцелярия...
Совсем иное было бы, если бы это видели военные батюшки, да не по службе, а по сердцу, беседуя потом, после своих посещений о насущных нуждах заключенных с начальством...
Если не угасла в простом, русском человеке вера в Бога, то вши, клопы, сырые казематы и другие лишения, ему нипочем: то ли видел иной солдатик-мужичок дома?! Вера все согреет, со всем примирить...
Погасите же этот Божий светильник веры, – слабый, колеблемый ветром страстей – и на гауптвахтах, за решетками, очутятся дикие звери, ненавидящие начальство – за его равнодушие к их нуждам...
А там, смотришь, выпустили такого «зверя» обратно в часть (оправдав или после отбытия им наказания) – и он несет, в среду неиспорченного, строевого элемента, болезни, нажитые на гауптвахте, дурные привычки, сквернословие, безверие, а, главное, злобу на якобы произвол и бездушие начальства, заведующего гауптвахтами. В таком типе порой уже задатки будущего социалиста.
Возьмите, о. Протопресвитер, для опыта, ж запросите вверенное Вам духовенство всей России, часто ли оно, по завету Христа, посещает и посещало военных узников?!.
Если скажут правду, то сами Вы ужаснетесь: целая полоса военного быта вне влияния Церкви!..
Недавно, на 50 рублей, купил я книг. А они уже растеряны, потрепались, так как моя библиотека – «частная»; за ней нет надзора; ее лишь терпят до времени. Надо бы купить новых книг. А других 50и рублей у меня пока нету. Что делать?!. Деньги, конечно, я добуду: нельзя же моим арестованным голодать духовно?!.
Не можете ли Вы, Глубокоуважаемый Отец Протопресвитер, помочь мне, прислать мне книжек для моей библиотеки, Евангелий, иконок – на стены камер?!. Все раздам от имени Вашего... А как арестованные, при безделье их, жадно глотают книжки!..
Главное же, благословите и меня, и моих заключенных! Вдохните душу живую в военных «отцов»! Не такое время, чтобы спать: враг рода человеческого, во образе революции, лишь притаился на время.
Многое бы я еще Вам сказал; да боюсь, что и без того уже наскучил моими жалобами, длинным письмом. Но начал писать – и трудно удержаться: все, наболевшее за много лет, просится наружу.
Не могли ли бы Вы также, через г. Военного Министра, ускорить выход в свет нового устава гарнизонной службы'? Туда включены и мои библиотеки.
Тогда бы всю Россию покрыла бы, по моему проекту, сеть казенных, гауптвахтных библиотек: новое пособие русскому народу...
Дай-то Бог!
Будьте добры, примите от меня на память одну из моих книг: она скажет Вам, чем полна душа моя...
Если захотите порадовать меня, то пришлите мне, в ответ, Вашу фотографию с надписью! Нет ли Ваших сочинений?
Когда-то мой доклад о гауптвахтах генералу Куропаткину был разослан по войскам России с печатным, благоприятным мнением отца Желобовского. Это случилось, если не ошибаюсь, восемь лет тому назад.
Велите подать его себе! Он у Вас, в делах.
И забыть такое чудное дело, не двинуть его восемь лет вперед!.. Это ли не ужас?!.
Нельзя ли Вам спросить г. Военного Министра о положении вопроса? – Это ускорило бы развязку.
А я уже и без того наскучил моими вечными напоминаниями и просьбами... Вы же человек свежий. Вам простят заданный вопрос.
На днях, вот, писал я письмо к родителям одного молодого военного узника, которого они бросили, не отвечают ему на письма. А он, бедняга, изводится от этого разрыва с семьей... Видимо все в нем есть: и разум, и сердце, и вера, и добродушие. Человек еще не погиб окончательно. Надо бы его поддержать духовно, вовремя подкрепить слабеющую волю. На моем месте, сердечный, умный «батюшка» раздул бы и этот тлеющий огонек одинокой, скорбящей, молодой души в целое пламя. Ведь я для солдатика все же генерал, хоть и отставной, начальство! Со мной он не разговорится но сердцу... Но нет его, этого желанного «батюшки»... Впрочем, он есть: вижу его, как прошел он равнодушно мимо гауптвахты – и не зашел туда... Начальство не может ему этого приказать. Он, по-своему, прав... Тут нужна в самом «отце духовном» искра Божия.
Много, однако, значит у нас, на Руси, почин начальства. Знаю случаи, когда, при поощрении начальства, загорались в душах подчиненных и любовь, и сострадание...
Вот где Вы, Глубокоуважаемый Отец Протопресвитер, словом своим можете возбудить в подчиненных Ваших высокую жажду подвига!
Сделайте это во имя Христа, заповедавшего нам посещать темницы!! Скажите властно, на всю Россию, это «забытое» слово!!.
Не осудите меня за тон письма! Не могу, не умею писать прилизанные, казенные письма по этому больному, давно назревшему вопросу военного быта...
Хотят оздоровить всю нашу армию, произвести между нижними чинами своего рода дезинфекцию. А есть угол, где зараза свила себе прочное гнездо, куда дезинфектор никогда еще не заглядывали, как следует.
Это – наши общие, главные гауптвахты...
Вот чего как бы не хотят понять, хотя я кричу столько лет!..
Испрашивая себе молитв Ваших, остаюсь Вашего Высокоблагословения преданнейший слуга, А. Жиркевич»
Вот ответное письмо Протопресвитера Аквилонова, полученное мною (20 сент. 1910 г.):
«Ваше Пре[восходительст]во, Глубокоуважаемый Александр Владимирович!
Благодарю Вас за письмо, в котором Вы проявили так много сострадательного участия к заключенным и трезвость мысли. Вы не только чувствуете и рассуждаете, но, что еще важнее, и самым делом христианского милосердия подтверждаете свое убеждение в крайней потребности облегчить и для воспитания в истинах веры использовать горькую участь томящихся на гауптвахтах узников.
Вполне разделяю Ваш взгляд на дело и буду стараться пролить свет и сострадание в эту страну печали и огорчения. Что касается подведомого мне духовенства, то я напомню ему об исполнении слов Спасителя: «В темнице бых, и приидосте ко Мне». Равно как постараюсь обратить внимание и военных властей на безобразное состояние солдатских гауптвахт. Надеюсь, сам Господь поможет в этом святом деле.
К глубокому сожалению, у нас очень много говорят и мало делают для религиозно-нравственного воспитания русских православных воинов. Печальный опыт последней войны обратил общее внимание на усовершенствование боевой техники, на применение новейших образцов орудий и снарядов, короче, на внешне-физическую сторону дела, и почти забыл о более важной – моральной стороне. И так везде, не в одной армии...
Еще благодарю Вас за сердечно написанную книгу и надеюсь вскоре прислать Вам несколько своих произведений.
Постараюсь расположить и военных батюшек к пополнению солдатских библиотек полезными изданиями и, особенно, к тому, чтобы Св. Евангелие и назидательные книжки вошли в обиход несчастных заключенных. Без духовной пищи человек черствеет, озлобляется и окончательно портится.
Счастлив видеть в лице Вашего Пре[восходительст]ва одного из редких в наше беспутное время, людей, оправдывающего свою веру соответствующей жизнью с добрыми делами.
Ваш усердный богомолец Е. Аквилонов»
Получив подобный, сердечный отклик, я, удрученный слишком горьким опытом, не знал, радоваться ли мне, или осторожно подождать убаюкивать совесть свою сладкими мечтаниями...
Мое изгнание, среди моря недосказанного, тайного, неопределенного, непонятного, упорно окружавшего мою деятельность, все же явилось единственным фактом, смысл которого был для меня ясен: оно означало, что на вопрос о гауптвахтах ставили в Петербурге огромный, решительный крест.
В тоже время, подобный произвол, не находивший себя оправдания в происшедшем между мной и комендантским управлением столкновении, явился как бы черной неблагодарностью от военного министерства, от Виленского военного округа за все то, что я делал в направлении облегчения участи воинских узников вообще, т. е., в сущности, для того же военного ведомства.
Оставалось только просить, напоминать, так сказать уже по инерции, без надежды на успех, воскрешать забытые обещания, что я и делал, по мере возможности и сил, сознавая, что подобным личным унижением все же как бы не даю совершенно заглохнуть вопросу.