РГИА. Ф. 577. Главное выкупное учреждение министерства финансов.
Оп. 19. Д. 843. Дело о выкупе временнообязанными крестьянами земельных наделов у Василевского И. О. селения Турович. (Могилевская губ.) 10 декабря 1866 г. – 27 марта 1868 г. 18 л.
Императорский манифест от 19 февраля 1861 г., превративший крепостных крестьян в «свободных сельских обывателей», был только началом длинного пути к независимости от барского гнета. Два десятка документов, прилагавшихся к этому указу, регламентировали не столько освобождение бывших рабов, сколько закрепление за ними долгов и обязательств, в том числе и возникавших из-за раскрепощения. Дворянство, как гласил манифест, «добровольно отказалось от права на личность крепостных людей», но официально продолжало владеть даже их приусадебными грядками. Землю, без которой крестьяне по понятным причинам не мыслили существования, им предстояло выкупать. И посвященное тому архивное дело по Туровичам (кстати, вплоть до революции 1917 г. название этой деревни чаще всего воспроизводили как «Турович») являет собой наглядный и во многом типичный пример.
Уже в названии дела есть характерный термин «временнообязанные». В эту категорию автоматически перешли поначалу сразу все крестьяне, освобождаемые упомянутым манифестом. Обязанными они оставались по отношению к бывшим хозяевам – до тех пор, пока не выкупали у них свои участки земли. А до того за пользование ими крестьяне по-прежнему должны были отрабатывать барщину (издавна господствовавшую в Могилевской губернии) либо платить денежный оброк. Правда, размер его теперь устанавливался не помещиком, а российским правительством.
Этот показатель (заодно с величиной наделов) прописали в специальном регламенте – так называемом «местном положении», которых применительно ко всей империи было составлено несколько вариантов. Согласно «Местному положению о поземельном устройстве крестьян, водворенных на помещичьих землях в губерниях: великороссийских, новороссийских и белорусских» регион делился на три полосы, а именно нечерноземную, черноземную и степную. Каждая из них в свою очередь подразделялась на множество «местностей». Так, Турович, говорится в документах дела, «находится в первой полосе пятой местности великороссийских, новороссийских и белорусских губерний, где высший размер душевого надела 4 д.[есятины] 1200 с.[ажен], а низший 1 д. 1200 с. и оброк с души за высший надел по 8 руб. в год».
Как явствует из дела, в «селении Туровичи (принадлежащем к имению Мошково)» в ту пору значилось 49 «ревизских мужескаго пола душ» (женщины, как известно, не входили в категорию «ревизских душ» и потому в земельном отводе не учитывались). При этом, гласит документ, «крестьяне все землей наделены». Приводится и состав выкупаемых ими угодий: здесь и приусадебные участки, и пашня, а еще сенокосы и «кустарные заросли». Таким образом, в перечне нет только леса.
Всего туровичским крестьянам предстояло выкупить усадебной и полевой удобной (то есть годной для пашни и других хозяйственных нужд) земли 220 с половиной десятин. А в пересчете на душу это и составило четыре с половиной – тот самый «высший размер душевого надела» в Могилевской губернии.
Кстати, размер предоставляемых крестьянам участков, как и перечень повинностей, которыми «временнообязанные» обременялись за пользование землей, записывали в упоминаемую в деле «уставную грамоту». Это был введенный реформой договор между помещиком и крестьянами, подлежавший контролю особых представителей властей – мировых посредников (чья должность, занимаемая исключительно выходцами из дворян, появилась тоже благодаря крестьянской реформе). Составлять уставную грамоту надлежало на каждое имение, причем такой договор заключался со всеми получателями надела сразу, волей-неволей объединенным в «сельское общество». Соответственно, «Туровичское» фигурирует в деле от лица крестьян, выстраивая свои дальнейшие отношения с землевладельцем, помещиком Игнатием Осиповичем Василевским.
В деле нет сведений о том, когда была согласована и оформлена сторонами уставная грамота (официально на это предоставлялось до двух лет), а сама она скорее всего не сохранилась, хотя и значится в «Описи приложениям к выкупному акту». Среди других интересных документов, упомянутых там, но отсутствующих в деле, копия «мирского приговора» (где, соответственно, должны фигурировать имена 49 получателей наделов) и протокола уездного мирового съезда, а также план на землю. Все это в ту пору отправлялось в Главное выкупное учреждение, находившееся в Санкт-Петербурге, а затем благополучно вернулось в Могилев, в губернское по крестьянским делам присутствие, поскольку, как свидетельствует дело, «учреждение возвращает (по особой описи) присланные документы, прося о получении их уведомить». Останься они в имперской столице, и сегодня почти наверняка можно было бы их изучать, но в могилевском архиве эти материалы не уцелели.
Самый ранний из хранящихся в деле документов, выкупной акт, подписан 1 июля 1866 г. Таким образом, произошло столь важное событие лишь через пять с лишним лет после опубликования освободительного манифеста. Однако временнообязанными туровичские крестьяне, как и им подобные во всей Могилевской губернии, перестали считаться еще с начала 1864-го. В деле упоминается об этом без каких-либо пояснений, так что напомним о причинах.
Зимой 1863 г. началось очередное польское восстание, затронувшее и некоторые белорусские земли, в частности, Могилевскую губернию и Оршанский уезд. Однако белорусские крестьяне не только не поддержали повстанцев, но и зачастую помогали имперским властям обезвреживать мятежников. В благодарность за поддержку Александр Второй подписал 2 ноября того же года указ, которым повелевал причислить с 1 января временнообязанных крестьян нескольких губерний, включая Могилевскую, к разряду собственников, переведя их на выкупные платежи (без царского указа на это требовалось согласие помещиков). Одновременно душевой оброк для них был понижен на 20 копеек с каждого рубля, составив тем самым уже не восемь, а шесть рублей сорок копеек.
Не будь этих распоряжений императора выкупная операция в могилевском крае, скорее всего, еще долго не обрела бы должного охвата. Крестьяне до того в большинстве своем не решались на выкуп из-за его дороговизны, помещики же, среди которых в Оршанском уезде преобладали как раз этнические поляки (не исключая и владельца Туровича), выжидали, контролируя развитие событий с помощью местной администрации. И даже после такого «толчка» Александра Второго ситуация (в частности, утверждение выкупных актов), как показывает и туровичский пример, все равно затянулась еще на несколько лет.
Характерно также, что тот же Василевский, как и другие могилевские помещики, по сути навязал своим крестьянам посредством уставной грамоты абсолютно чуждую для белорусов систему общинного землепользования. В Могилевской губернии ее никогда не знали, поскольку даже помещичьи крестьяне пользовались землей исключительно подворно, веками передавая свои наделы по наследству. А местное Положение оговаривало для могилевских крестьян особый порядок, разрешая и впредь подворное, а не общинное пользование, если оно было у них до 19 февраля 1861 года. Однако помещики, сообразив, насколько выгоден им механизм крестьянской круговой поруки, «продавили» его в губернии почти повсеместно. (Отметим, что число дворов в Туровиче в документах дела не указано, хотя при подворном пользовании это предписывалось.) Тем не менее, общинное землевладение в Могилевской губернии впоследствии было чисто формальным – в действительности участками распоряжались, как встарь.
В Туровиче, свидетельствует дело, «крестьяне изъявили желание приобресть в собственность полный надел». (Несколько здешних, по-видимому, безземельных жителей, отказались, говорится в акте, от притязаний на участки, и потому исключены из общего списка «согласно их просьбы еще при введении в действие уставной грамоты».) Причем земельная собственность Туровичского сельского общества не ограничилась полагавшимися ему 220 с половиной десятинами. Как сказано в деле: «Сверх сего помещик Василевский подарил крестьянам разной удобной земли 69 дес. 1200 саж.». Таким образом, вместе с подаренной получилось 290 десятин, что составило на душу уже почти по шесть. Кроме того, Игнатий Осипович пожаловал своим бывшим крепостным из Туровича и 55 десятин неудобных участков, поэтому общий итог составил 345 десятин.
Правда, большинство из подаренных Василевским удобных угодий (за исключением участка около корчмы) давно находилось в пользовании туровичских жителей. Однако по закону он имел право отрезать и оставить себе все, что превышало высшую расчетную норму в четыре с половиной десятины на душу. (У помещика вообще было много законных возможностей для земельного манипулирования.) Но к тому времени ценность имения в нечерноземной Могилевской губернии с ее малоурожайными почвами давно уже определялась не столько пространством, сколько числом живущих на нем крепостных душ, которое главным образом и влияло на стоимость земель. Потеряв обретших свободу крестьян, Игнатий Осипович (между прочим, владевший в Туровичах еще и корчмой, которую он сдавал в аренду), решил, по-видимому, на всякий случай поддержать с мужиками хорошие отношения. Тем более, что земли у него в Оршанском уезде и без того оставалось немало: даже спустя полтора десятка лет, в начале 1880-х, за ним числилось здесь почти две с половиной тысячи десятин.
В свою очередь, его бывшим крестьянам в Туровиче предстояло вносить выкупные платежи, которые по сути ни имели отношения ни к количеству, ни к качеству отошедшей им земли. Выплаты эти были привязаны к упоминавшемуся оброку, установленному, напомним, для них в 6 руб. 40 коп. в год с каждой ревизской души. Соответственно, Туровичское сельское общество, насчитывая 49 таких душ, обязывалось ежегодно платить 313 руб. 60 коп. (то есть сумму помноженного на всех оброка).
Поскольку подавляющее большинство новоявленных сельских обществ империи, разумеется, не располагало деньгами для безотлагательного выкупа своих участков, им вкупе с помещиками была предложена правительством «выкупная операция». Суть ее состояла в том, что с владельцами имений рассчитывались сами власти, а платежи крестьян за землю поступали в казну в зачет так называемой правительственной «ссуды», погашение которой растягивалось на 49 лет. Поясним это на туровичском примере.
В деле отчего-то нет обещанного бухгалтерского расчета, а в выкупном акте просто говорится о том, что «общая стоимость выкупаемой земли (с учетом 6-процентной капитализации) составляет 5226 руб. 66 2/3 коп.». Цифра эта совершенно не отражает тогдашнюю рыночную цену. Это просто капитализированный оброк, помноженный на 49 лет, в течение которых государство могло производить выплаты и бывшему землевладельцу-помещику.
Нетрудно подсчитать, что оброк в 6 руб. 40 коп., капитализированный из 6 процентов, составил 106 руб. 66 коп. (Сделав вклад на такую сумму в банк, помещик ежегодно получал бы в виде процентов размер оброка.) Если разделить эту величину на уровень душевого надела (то есть 4,5 десятины), получится почти 24 руб., что по меньшей мере вчетверо превышает тогдашнюю стоимость туровичской земли. Таким образом, даже с учетом того, что она с годами дорожала, имперская казна отнюдь не осталась внакладе. К тому же, крестьяне оказывались в многолетней долговой кабале у государства, которое вдобавок вплоть до 1880-х взимало с них еще и подушную подать (а затем поземельный налог) и обременяло различными повинностями.
Формально у крестьян было право ходатайствовать о снижении оброка (например, из-за низкого качества пахотных угодий). Однако решение по такой просьбе оставлялось на усмотрение губернского по крестьянским делам присутствия, а для ее подачи требовалось заручиться поддержкой мирового посредника. Поскольку успешное ходатайство такого рода означало, соответственно, понижение выплат помещику, добиться благоприятного исхода было тяжело. Правда, в начале 1880-х вышел императорский указ об уменьшении ежегодных выкупных платежей на рубль с души, но на Могилевскую губернию он не распространялся.
На таком фоне Туровичское сельское общество едва ли могло утешить то обстоятельство, что с него не потребовали выплатить единовременно наличными пятую часть «общей стоимости, выкупаемой земли» как это было заведено, поскольку государственная ссуда обычно не превышала 80-и процентов установленной суммы. При туровичской бедности наскрести сразу 20 процентов (то есть 1045 рублей с копейками) было абсолютно невозможно.
Нельзя, разумеется, принимать всерьёз и записанное в выкупном акте от имени вчерашних крепостных заявление о том, что, «мы, уполномоченные дер. Турович… как отведенной нам в надел землей, так и положенной за оную платой остались довольны». Кстати, акт этот в присутствии трех свидетелей из соседних деревень подписали шесть представителей туровичских крестьян (среди которых нет ни Тишковых, ни Бохан), точнее, «а за них же неграмотных по их личной и рукоданной просьбе расписался коллеж. регистратор Цезарий Леопольдов сын Томашевич». (Причем «рукоданной» здесь надо понимать буквально: когда неграмотный просил расписаться за себя в документе, он в знак этого обменивался рукопожатием с тем, кто от его имени ставил подпись.)
При всей шаблонности и «причесанности» выкупного акта, в нем остались пассажи, сколько-то свидетельствующие об истинном положении вещей: «Земля качества хорошего, исключая одного поля, которое довольно истощенно и потому хуже двух других… Лугов очень мало… В зарослях есть места, годные для расчистки лугов». Отлакировать эту унылую картину пытается одна из записей мирового посредника: «Постановил: …одну десятину сенокосу, отнятого у крестьян после обнародования Положения, возвратить крестьянам».
От владельца имения, как явствует из дела, Могилевское губернское по крестьянским делам присутствие затребовало, как полагалось по законам и правилам, сведения о том, при каких обстоятельствах он стал хозяином выкупаемых земель. (Тем самым проверялись его права на них.) Кроме того, чиновники навели справки на предмет того, не состоит ли поместье в залоге.
Как свидетельствует дело, туровичские земли не оказались заложенными, однако в ту пору чиновники разбирали иск «мещанина Лидинзона о задаточных деньгах», будто бы переданных им помещику Василевскому «по покупке ржи и ячменя». Лидинзон требовал взыскать в свою пользу с владельца Туровичей 625 рублей, включая «понесенные убытки». Тяжба эта, судя по материалам дела, на выкупные процедуры никак не повлияла.
Что касается обстоятельств, при которых Василевский стал хозяином Туровича, то, как сказано в деле, он владел имением с 5 июня 1835 г., получив его «по наследству и уступочному документу» от своей матери.
В итоге, 31 июля 1867 г. Главное выкупное учреждение, свидетельствует дело, признало выкупной акт по туровичским землям правильным и «разрешило причитающуюся крестьянам… выкупную ссуду». При этом, напоминает соответствующая бумага: «На погашение означенной ссуды причитается крестьянам платить ежегодно в течение 49 лет [считая, заметим, задним числом – с 1 января 1864 г.] по 313 р. 60 к.».
Таким образом, теоретически туровичские «собственники» могли за 49 лет уплатить казне за выкуп своих наделов 15 366 руб. 40 коп.! В действительности, итог получился поменьше. Правительство, напуганное размахом крестьянских выступлений в 1905 г. (событий, известных ныне как первая русская революция), уже на следующий год отменило, наконец (начиная с 1907-го), выкупные платежи. Тем более, что по ним к тому времени накопилась изрядная недоимка – возможно, и на Туровиче висели такого рода долги.
Игнатия Осиповича Василевского власти тоже несколько надули. Во-первых, получая с его крестьян долги за капитализированную под 6 процентов ссуду, бывшему владельцу Туровича (как, впрочем, и другим помещикам) платили из расчета 5,5 процентов. Вдобавок, изначальную сумму, с которой шли эти начисления, округлили до 5200 руб. (А остальные 26 руб. 66 коп. Василевскому сразу выдали наличными и больше их в расчетах не учитывали.) В результате, хотя туровичане, напомним, выплачивали казне каждый год за свои участки 313 руб. 60 коп., прежний хозяин этих земель Игнатий Осипович получал только 286.
Кстати, выдав разрешение на ссуду, власти наложили на туровичские наделы «запрещение», то есть многолетний (до погашения ссуды) запрет совершать с ними какие бы то ни было сделки и другие законные действия. Таким образом, все это время крестьяне не имели права ни продавать, ни закладывать свои участки. Отказаться от них в течение девяти лет после подписания выкупного акта тоже было нельзя.