Сегодня они стоят рядышком – 1-е Никольское и его тезка 2-е. А до недавнего времени было еще и 3-е, которое теперь входит в состав 1-го. Отчасти, таким образом, восстановлена историческая справедливость, ибо все три одноименных поселения до революции 1917 г. были едины и назывались «село Никольское Богучарского уезда Воронежской губернии».
Небольшое селение на месте будущего Никольского появилось еще в начале XVIIIв. Здешние земли в 1708 г. взял «в оброк» (арендовал) на 30 лет отставной капрал Преображенского полка Герасим Воронцов. Обременили его при этом важным условием: искать железную руду и плавить из нее металл. Завод бывший гвардеец вроде бы завел, но запускать производство не спешил и никаких выплат от него, судя по всему, казна так и не дождалась.
В любом случае, всего через семь лет воронцовское хозяйство вместе с казенными землями передали (предполагалось, что на два десятилетия) в руки москвича Василия Озерова. Ему, опять-таки, вменялось искать руду и строить на свой кошт заводы, а плату с 10-го пуда «все годы платить без уведомления в первых числах января и без утайки». При этом Озерову разрешили использовать «Азовской губернии обывателей», а «беглых солдат и воровских людей <…> держать не велено».
Уже в 1720 г. на его заводе работало 270 приписных и наемных рабочих. Неподалеку на реке Подгорной была плотина длиной 27 сажен (т. е. около 57 с половиной метров), чьи остатки сохранялись до 1950-х гг. Завод чаще всего называли Троицким, иной раз Подгоренским, а то и Троицким Толучеевским. Он занимал территорию примерно в 250 кв. сажен.
Его работники прибывали из многих губерний Российской империи. Их сословный состав тоже был пестрым: посадские люди, однодворцы, крепостные и вольные крестьяне, отставные солдаты, рейтары, драгуны и другие военные.
Кроме выплавки железа и чугуна, Василий Озеров производил на нем пушки, ружейные стволы, канаты, а также заготовки для других предприятий, специализирующихся на изготовлении металлической продукции. А еще по частным заказам здесь изготовляли замки, долота, топоры, молотки, заслонки, болты, горшки, гири и пр. Была даже организована широкая торговля этим «ширпотребом» в заводском поселении и за его пределами.
Тем временем, казачий сотник Демьян Варавин из соседнего Калача доносил: мол, Василий Озеров принял на завод «из разных городов всяких русских пришлых и беглых людей с женами и детьми многое число». Они, дескать, распахали землю под пашню, причем ею «насильственно владеют и сенные наши покосы многие косят и в наем донским казакам разных станиц, которые живут по Хопру, отдают. В заповедном лесу, где рубить не велено, они деревья валят и лубья снимают. Заводской приказчик Степан Сазонтьев в компании с ними ездит по дорогам, причем «людей бьют, грабят и лошадей отнимают».
По другим документам известно также о том, что заводчик Озеров для разных заводских работ нанял однодворцев, которые по прежней ревизии «подушный оклад платят кто откуда выехал и лантмилицию содержат с прочими тамошними однодворцами в ряд». Всего в 1719 г. на берегах р. Подгорной было уже три селения: заводской поселок (насчитывавший менее 100 дворов), поселок местных однодворцев-старожилов (177 душ мужского пола), а также селение, в котором жили «без указу и без дач» 40 однодворцев из с. Козловка Козловского уезда. (Последним, чтобы обосноваться здесь, пришлось договариваться со старожилами.) В этих трех поселках в 1719 г. проживало около 2000 человек, не считая солдат, охранявших завод.
Между прочим, в этой местности в то время проживали, в основном, казаки-переселенцы из Малороссии. Однако в вышеупомянутых трех поселках их не было, да и обитатели таковых с соседями не ладили. Здешние леса, луга, пашня много лет были предметом распрей однодворцев и заводчан, с одной стороны, и казаков из слободы Калач, с другой. Враждующие стороны помирились лишь после закрытия завода.
Серьезные сбои в его работе начались в конце 1720-х гг. В начале 1730-го Василий Озеров писал императрице Анне Иоанновне о том, что в прошлом году работные люди Федор Сурков, Иван Орлов и отставной драгун Данила Стрельников с товарищами «оставя оный мой завод бежали». Уйти с собой они уговорили многих мастеров и работных людей, при этом «завод остановили и разорили», а рвы, где брали руду, «воровски завалили». Застроили «другие рвы дворами своими в близости моего завода». Строения с предприятия «без меня свозили и построили свои дворы». Лес рубят, пустоши чинят [т. е. устраивают], землю и покосы «в наймы другим людям отдают». Для завода же, мол, лес рубить не дают, а работников его в том лесу бьют и грабят.
Высочайшим указом от 16 февраля 1732 г. местному вице-губернатору было предписано: разыскать этих людей, допросить из каких они чинов и откуда выходцы, с какого времени жили на заводе, за кем записаны в подушный оклад. При этом разобраться велено и с самим Озеровым: сколько за ним числится земли и покосов, когда он начал строить завод и запустил его в действо, сколько произвел чугуна и железа, как происходит оплата оброка, какие строения есть на заводской территории и в степи, а также узнать, сколько всего у него работных людей.
В результате, Василий Озеров тоже подался в бега. Вскоре завод продали полковому казаку Закравчему. В 1742 г., после смерти нового хозяина, его жена переуступила завод воронежскому купцу Василину Тулинову, которому велели поддерживать производство в добром состоянии. Для этого к предприятию даже приписали однодворцев из полков ландмилиции. Однако и при этом владельце завод «стоял впусте», а означенные однодворцы работали на его суконных фабриках. В итоге, привилегии, данные этому заводчику, тоже отобрали, а его самого оштрафовали посредством отнятия производства вместе с мастеровыми людьми и покупными деревнями. Завод же предписано «разломать и до действия не допускать». Впрочем, жители поселка все равно продолжали на нем работать.
В последующие годы предприятие претерпело еще немало злоключений: оно опять несколько раз переходило из рук в руки, при этом вчистую промотали 5000 рублей казенных денег, выделенных для наращивания на нем производства. Наконец, правительствующий сенат отметил, что Толучеевский и Троицкий железные заводы пользы казне не приносят, а прежние заводчики «удерживали их за собой для того, чтобы под их именем иметь во владении земли, леса и протчие угодья». И уже императрица Екатерина II (указ подписан 29 ноября 1778 г.) велела злополучное предприятие разломать, а мастеровых и работных людей с крепостными крестьянами передать на Липецкие железные заводы. После этого оно окончательно прекратило существование.
Однако заводское и примыкающие к нему поселения продолжали развиваться. В 1720-30-е гг. к местным великороссам (выходцам в основном из Рязанской и Тамбовской губерний) прибавились переселенцы из других воронежских уголков – Землянска, Павловска, Коротояка, Ендовищ, Липецка, Задонска, а также из однодворческих селений Курской губернии и некоторых других мест. А в 1743 г. близ бывшей Шайкиной слободы, ставшей к тому времени Никольском (в который, судя по всему, к тому времени слились три здешних селения), опять начали размещать однодворцев – на сей раз, уволенных из ландмилиции. (За 6 лет набралось 165 таких семей.) Кроме того, непосредственно в Никольск незадолго до того переселилось 12 семей однодворцев из сел Филатовка, Самовец, Избердей, Головкино, Богоявленского, слободы Верхососенской Сокольского уезда.
Всего же по ревизской переписи 1762 г. в Никольске проживало 770 однодворцев мужского пола. Около 20 человек в ту пору служили в ландмилиции, а один отбывал срок на каторге.
При этом жить здесь стало тяжелее, поскольку из-за закрытия завода обострилась проблема с занятостью. Тем более, что и без того однодворческие селения, как правило, отличались бедностью.
В 1802 г. благодаря административной реформе Богучарский уезд, вместе с расположенным в нем селом Никольским (в более ранних документах фигурировавшим в мужском роде), был переведен из Слободско-Украинской губернии в Воронежскую. В 1818 г. в селе насчитывалось 535 дворов, в которых проживало 4970 человек. Жители занимались в основном земледелием и животноводством, имели 756 лошадей и 940 голов крупного рогатого скота.
В 1830-е гг. эту местность затронула эпидемия холеры. Борьба с ней усложнялась тем, что в Никольском к тому времени почти не осталось бань. Причина была в том, что государство слишком ущемляло однодворцев податями, облагая сбором и бани. В результате, многие в Никольском предпочли их снести.
Тем не менее, в селе существовал постоялый двор, дважды в год проводились ярмарки, а раз в неделю бывали базары. Мелкий и крупный рогатый скот, а также хлеб никольчане сбывали в Елец, Воронеж, Таганрог. В 1857 г. (когда в селе насчитывалось уже 940 дворов и проживало 8131 человек) здесь уже существовала мелкая промышленность: действовали две водяные и около сотни ветряных мельниц.
 |
Однако часть никольчан предпочитала осваивать отхожие промыслы. Весной и летом такие работники уходили на Кубань и в Войско Донское, а также Екатеринославскую губернию. Одной из причин тому было малоземелье, к тому же, не хватало пашни. В селе сложился избыток рабочих рук (хотя некоторые семьи даже сдавали свои земельные наделы в аренду).
Были среди никольчан и такие, кто промышлял извозом товаров. К примеру, доставляли вино в Тамань и Черкасск, пшеницу, ячмень и рожь возили в Таганрог, Орел и Елец. В свою очередь, из Камышина везли соль, а из Астрахани – рыбу. Из Никольского же вывозились холсты, перчатки, тулупы, сапоги. Топленое коровье масло отсюда поставляли даже в Москву (в упаковке из крапивы). Овечью шерсть сдавали на фабрики.
В 1861 г., когда в России отменили крепостное право, в Никольском уже действовал медицинский участок с лечебницей и аптекой. В 1866 г., например, туда обратилось 1484 человека. (В частности, были сделаны прививки 297 детям.) Правда, в 1871 г. по ходатайству никольчан уволили местного фельдшера Васильева. В вину ему поставили пьянство, ругань с пациентами, а также отказы выдавать лекарство.
С 1866 г. в селе работал и земский почтовый станционный пункт. Для отбывания почтовой гоньбы к нему приписали 4298 местных жителей. При этом гоны были частыми: примерно раз в 3 дня, и за первый год существования станции в них задействовали почти 450 лошадей сельчан. (Сама же она располагала всего шестью собственными конями с почтовыми каретами.)
Тем временем, произошла административная реформа 1864 г., и были учреждены земства. Таким образом, здешними делами и нуждами стала ведать избираемая местная власть – волостное правление. Возглавляющий его старшина получил право подвергать крестьян штрафам, аресту и привлекать их к общественным работам, а также продавать за недоимки имущество.
Одновременно, и в уезде, и в селе все более распространялось батрачество. Для пущей занятости волостное правление устраивало общественные работы. Так, в 1870 г. по склонам оврагов высаживались деревья, а на ремонте почтовых и проселочных дорог, а также речных гатей было задействовано 900 пеших и 1360 конных никольчан.
В том же году жителями Никольского, отставными офицерами Василием Филатовым и Андреем Елагиным, запущена паровая мельница с маслобойным оборудованием. Снабженная керосиновым двигателем, она составила слишком серьезную конкуренцию владельцам ветряков и водяных мельниц, поэтому многие из таковых пришлось закрыть.
Появилась в селе и своя торгово-промышленная буржуазия. К примеру, один из ее представителей, Алексей Русинов, производил в своем цехе до 8 тыс. пудов колбасы. Что касается питейных заведений, то до 1864 г. в селе действовало два казенных. Затем, после ликвидации государственной монополии, власти выставили их на торги под снос. Вслед за этим в Никольском открылось сразу пять питейных заведений. Спиртным торговали даже мелочные лавки. Поскольку отныне торговля алкоголем не контролировалась, пьянство в селе приняло серьезный размах. Например, в 1874 г. за селом образовалось 29117 руб. 30 коп. недоимок.
Для вразумления в Никольское прибыли уездный исправник, становой пристав и волостной писарь. В результате, за два месяца никольчане внесли в счет погашения недоимки 22776 руб. 97 коп. и приняли следующий «приговор»: «1874 сентября 16 дня, мы, нижеподписавшиеся Воронежской губернии Богучарского уезда Никольской волости, Никольского общества села Никольского государственные крестьяне из числа 923 дворов 2/3 домохозяев, всего 616 человек, быв сего числа на сельском сходе <…> имели суждение о том, что в нашем обществе со времени открытия вольной продажи питий, до такой степени развилось пьянство, последствием которого у нас нередко проявляются кражи, драки и тому подобные противузаконные поступки, на которые в прошлом 1873 г. более 30 семейств из среды нашей сослано в Сибирь на поселение <…> и вследствие того в устранение их на будущее время, призвав на себя благословение Господа, однажды и навсегда постановили: с 1 января будущего 1875 г. в нашем обществе как кабаков, так равно трактиров, белых харчевен, ренсковых погребов и других подобных заведений не иметь, на что и приговоров от себя никому из желающих торговать таковыми не выдавать».
Об этом решении даже сообщали Воронежские губернские ведомости. Правда, спустя несколько лет, питейные заведения в Никольском все-таки открылись вновь.
Между тем, бывший лотошник Василий Разумов, который, разбогатев, в 1878 г. возвел в центре Никольского собственный каменный магазин, в пристройке к своему жилому дому разместил 3-классное народное училище. Кроме того, он оплатил возведение в церкви Сретения Господня двух новых приделов, а также заказал для нее колокол, обошедшийся (без затрат на перевозку) почти в 1000 рублей. Он получился настолько большим, что при установке в колокольне пришлось расширять проемы. Впоследствии звон его был слышен за несколько километров и, бывало, что он спасал людей, заблудившихся в стужу и пургу. (Кстати, в 1878 г. в Никольском было уже 1406 дворов и 8899 жителей.)
Притом именно храм Сретения Господня считается первой каменной церковью в Никольском (он же еще в ХIХ в. признан и самым старым). В его сохранившихся метрических книгах отмечены рождения за 1830 г. До этого храма в старинных документах упоминалась церковь слободы Троицких Толучеевских заводов, сооруженная неизвестно когда из неустановленного материала. Называлась она тоже Троицкой и служил в ней священник Иоанн Козьмин с двумя дьяконами.
Со временем никольские приходы стали большими. В конце ХIХ в. церковь Сретения Господня располагала 3559 прихожанами, храм во имя иконы Смоленской Божией Матери – 3221, Рождество-Богородицкая церковь – 2320. По официальной версии, служба в Рождество-Богородицкой церкви началась в 1868 г., а храм во имя иконы Смоленской иконы Божией Матери действовал с 1891 г. (Эта церковь уже в советское время была разрушена. На ее месте в Никольском теперь стоит памятник сельчанам, погибшим в годы Великой Отечественной войны.)
Однако сведения о вводе этих двух храмов не точны. Дело в том, что в 1843 г. епархиальный архив сгорел, поэтому впоследствии история упомянутых церквей была записана неверно.
Само село тоже часто страдало от огня. Строительным материалом в Никольском чаще всего служило дерево, реже – кирпич. Стены кошар, сараев делали плетневыми и хворостяными, затем покрывали глиной. Жилые строения и амбары были саманными (смесь глины с соломой), известняковыми, глинобитными, с дощатыми стенами. Саманом же нередко заполняли для долговечности деревянный остов. При этом дома, скотные дворы, сараи, амбары строились, как правило, очень тесно. Из-за этого село выгорало, в среднем, каждые 30 лет.
 |
К 1887 г. число жителей Никольского выросло до 9245 человек. Причем с 1879-го в нем было два сельских общества (прежнее разделили). В селе при этом существовало 104 безземельных хозяйства, которыми в основном владели женщины-одиночки. А среди землевладельцев произошло значительное расслоение. Так, наделами от 5 до 15 десятин владели 780 хозяйств, от 15 до 25 – 250, от 25 до 50 – 191, свыше 50 десятин – всего три хозяйства. В Никольском также было 123 бездомовых хозяйства, в них числилось 279 человек.
Здешние жители держали множество скота – 16177 голов. В числе его значилось: 2805 лошадей, 540 волов, 1350 коров (в среднем, одна на каждое хозяйство), 8434 овцы, 1955 свиней. Хозяйств без какой-либо скотины числилось 162, при этом 340 располагали двумя лошадьми, а 342 хозяйства – тремя и более.
Между тем, в Богучарском уезде от непрерывных запашек ухудшалось качество пахотной земли. За четверть века около 50 тыс. десятин разработанной пашни превратились в овраги, рвы, рытвины и обвалы. В селе (где было немало семей по 10, а иной раз и 40 человек) участились семейные разделы, нередко сопровождавшиеся ссорами, драками и даже поджогами. Избыток рабочей силы продолжал усиливать отходническое движение, которым занималось уже около 600 человек. Никольчане начали отправляться на заработки в Крым, на Кавказ и даже в еще более далекий Туркестан. В отхожий промысел втягивались женщины и подростки. Все это, усугубленное еще и неурожаями, усиливало переселенческие настроения.
В результате, многие стали перебираться в города. Оттоку из села способствовало и строительство железных дорог. Между прочим, никольчане работали на прокладке первой в губернии линии Грязи-Воронеж-Ростов. (А еще не без их участия железная дорога в 1894 г. соединила Воронеж с Курском.)
Кроме того, в селе впервые появились профессиональные нищие и попрошайки. Они, под видом погорельцев либо голодающих из-за плохого урожая, собирали подаяние в ближних и дальних губерниях.
А в 1897 г. в Никольском произошло важное событие: здесь, впервые в уезде, волостной врач открыл ясли для детей, чьи родители были заняты полевыми работами. Размещались они в классах народного училища. Детей туда принимали после тщательного медицинского смотра, однако начинание прививалось с трудом. По селу ходили слухи, что ясли, мол, дело антихристово. Тем не менее, в новом сезоне число детей в них стало расти. Вскоре открылись и вторые ясли, а затем и третьи, в которых по имеющимся сведениям было 77 малышей, включая даже грудных.
В 1900 г. в Никольском было стало уже 1428 дворов и 9312 жителей. Действовали три каменные и одна деревянная церковь. В селе было три земских и одна церковно-приходская школа. Выросло и количество торговых заведений: работали 2 мануфактурных магазина, 11 мелочных и 3 винных лавки. При этом санитарное состояние села оставляло желать лучшего. По давней традиции никольчане в основном содержали свои хозяйства беспорядочно и грязно (недаром в метрических книгах здешних церквей десятилетиями фиксировалась детская и взрослая смертность от «поноса» либо «кровавого поноса», т. е. дизентерии). Мусор и золу высыпали обычно прямо перед домом. Ситуацию осложняло и то, что многие улицы затоплялись в половодье, а также дождливую погоду, при этом в вешние воды сбрасывали еще и навоз.
Поскольку никольчане в основном продолжали жить без личных бань (общественных в селе не было), а новорожденный скот зимой держали прямо в доме, многие болели чесоткой. Летом ситуация несколько улучшалась: мылись в реке или прудах. Зимой же приходилось делать это разве что в кадушках, вода в которых нагревалась раскаленными камнями. Показательно, что по результатам обследования Никольского, проведенного врачом губернского ведомства, оно было признано в санитарном отношении крайне неблагополучным.
 |
Бунтарские настроения начала XX века не миновали и воронежские края. В октябре-ноябре 1905 г. волнения охватили практически все уезды губернии. Никольчане, например, участвовали в погроме имений помещицы Ширинкиной и полковника Вольранта в слободе Коренной. Там, в частности, сожгли скотный двор, амбар с хлебом и домашними вещами, стог сена. Причем в ходе погрома пропала шкатулка с деньгами и ценными бумагами на несколько тысяч рублей. Несколько дней спустя эти имения были кем-то обстреляны. Затем там опять сожгли скирды соломы и ометы с сеном, угнали лошадей, коров и свиней, которых потом зарезали.
В самом Никольском в ту пору дебоширили рекруты-новобранцы, пытавшиеся «пощипать» зажиточных крестьян (последние даже в то время получали записки с требованием оставить в определенном месте 100-200 руб.). За подобные проступки в селе арестовали 211 человек. Один из очевидцев вспоминал: «Из Богучара приехал становой пристав. Собрали волостной сход, две сотни вооруженных казаков избили большое число его участников нагайками. У Маренкова Ивана Ильича порвали шубу. Причина – поддержал восстание против помещиков в слободе Коренной».
Зато когда первая русская революция, наконец, утихла, в Никольском началось некоторое оживление экономики. Правда, многие хозяйства на плаву по-прежнему удерживались благодаря отхожим промыслам. При этом никольчане все чаще стали уезжать надолго и забирались порой на Урал и даже Алтай. В 1911 г. в отход ушло 967 человек. Работали на табачных плантациях и лесоповале, трудились косарями, плугарями, пастухами, а также на угольных копях. Участвовали в строительных работах: кровельщиками, каменщиками, плотниками, печниками. Женщины нанимались в прислугу, подрабатывали нянями или, например, ткачихами и шерстобитами.
 |
Волостное правление по-прежнему пыталось повысить занятость никольчан. Так, в 1912 г. через реку Подгорную был, наконец, сооружен деревянный мост с дубовым настилом, который в селе ждали 200 лет. (До этого строили лишь временные переправы, постоянно зато разрушаемые паводками.) Между тем, несмотря на окончание революции обстановка в губернии стала лишь ненамного спокойнее: выступления крестьян, сопровождаемые погромами и порчей чужого имущества, происходили очень часто. А в 1912 г. в Никольском даже обнаружилась (по «моде» тех времен) подпольная организация, члены которой распространяли антиправительственную литературу, а также расклеивали листовки с призывами «Долой царизм!».
С началом I мировой войны ситуация еще более обострилась. Например, за грубые слова в адрес государя императора и попытку применить физическую силу в отношении должностных лиц, в июле 1915 г. был заключен в уездную тюрьму местный житель Дмитрий Шмыков. Ситуацию усугубляла усиленная агитация и пропаганда большевиков, которая велась и в Никольском.
Падение «царизма» здесь встретили в основном одобрительно. О Февральской революции никольчане узнали от почтальона, который, спеша сообщить новость об отречении императора, по дороге в село загнал коня. На следующий день колокольный звон позвал никольчан на сход. На нем сообщение об отречении сделал какой-то приказчик, который затем предложил снять портрет Николая II, висевший в волостном правлении. После этого под крики «Ура!» разоружили волостного старшину и урядника. И уже по окончании схода местный кузнец организовал многолюдную демонстрацию. Сотни его сторонников прошли по селу с красным флагом под пение революционных песен.
Воодушевленные крестьяне вскоре избрали волостной земельный комитет. Правда, сформировали его не по правилам: туда включили только домохозяев, имеющих право голоса на сходах. Причем первым делом этот орган объявил о конфискации имущества церковнослужителей.
Примечательно, что никольчане даже жертвовали деньги Временному правительству. Однако вскоре власть перешла к большевикам (в Никольском – в начале 1918 г.), в стране началась гражданская война и жизнь в селе стала ухудшаться еще более стремительно.
На первых порах большинство населения Воронежской губернии к Красной Армии отнеслось враждебно. Добровольный набор в ее ряды, объявленный в начале 1918 г., там фактически сорвали. Стремясь обеспечить мобилизацию, большевики организовали в губернии тыловые карательные отряды. (В них служили и некоторые никольчане.) Отряды красноармейцев, прибывшие откуда-то из-под Урюпинска, по сути занимались в уезде грабежами. Более того, под них, а также под революционных матросов маскировались и наиболее бесшабашные жители соседних сел. Однако никольчане научились распознавать самозванцев. Атаковали их с вилами и топорами, отбирали оружие и обращали в бегство.
В конце июля 1918-го казачьи отряды атамана Краснова заняли уездный центр Богучар. Никольское в это время попало в зону боевых действий. Несколько раз оно переходило из рук в руки, наконец, в середине августа 1-я сводная донская казачья дивизия заняла село. Началась мобилизация мужчин в возрасте от 20 до 40 лет. До ее объявления жители были в основном на стороне казаков, однако теперь несколько десятков человек решило уйти к красным в Новохоперск. Вскоре казаки покинули Никольское и в него вошел отряд белогвардейской пехоты, причем некоторые дома при этом сожгли. Командир этой части, капитан Галкин, собрал сход, потребовал в 24 часа обеспечить своих людей провиантом, а мужчинам велел опять-таки явиться на сборный пункт.
На другой день отряд покинул Никольское, забрав с собой несколько десятков мужчин, а также большое количество валенок и полушубков, 60 пудов мяса и около 300 пудов фуража. При этом в селе осталось 50 белогвардейцев, которые принялись пороть заподозренных в сочувствии большевикам. Карательная акция обозлила сельчан. Вскоре через Никольское прошли казачьи полки, которые вербовали людей на борьбу с советской властью. Однако отклика у никольчан это уже не вызвало.
В июле-августе 1918 г. село страдало не только из-за боевых действий, но и от грабежей и разбоев. И белые, и красные использовали его как плацдарм для фланговых и тыловых ударов. Осенью Никольское опять несколько раз переходило из рук в руки. Поскольку почти всю войну оно оставалось в прифронтовой полосе, здесь очень часто происходила мобилизация лошадей, повозок и упряжи. С обеих враждующих сторон работали карательные, разведывательные, продовольственные и заградительные отряды. Никольчан заставляли рыть окопы и траншеи, заготавливать для них колья, ремонтировать мосты и дороги, устанавливать проволочные заграждения, расчищать снежные заносы, а также собирать оружие, раненых бойцов и трупы.
В результате, в селе недружелюбно встречали и белых, и красных. Когда в конце декабря 1918 г. началось наступление Красной Армии, белогвардейское командование опять провело массовую мобилизацию. В Никольском многие были зачислены в часть под началом генерала Гусельщикова, однако увеличение численности подобным методом ему не помогло. Именно на подступах к селу в начале января эта часть в тяжелом бою была разбита. Тем не менее, в начале марта остатки отряда Гусельщикова опять остановилась в Никольском на ночевку. Ночью сельчане обратили его в бегство, захватив часть обоза, 10 пулеметов, 50 винтовок и 100 ящиков с патронами. Все эти трофеи они припрятали, ничего не передав вошедшим следом в село красноармейцам.
В июне 1919 г. белоказаки, в свою очередь, перешли в наступление. К тому времени уездные органы советской власти являли собой картину массового разложения. Например, как отмечалось в официальных документах, среди местных чиновников-коммунистов процветало пьянство и росла преступность. Так, спекулянты у них за мзду выправляли себе надежные документы, руководитель уездного наробраза делал гнусные предложения учительницам, а при отказе преследовал по службе, военком проиграл в карты револьвер. Уже в июне в Богучарский уезд вошли войска генерала Секретева, в чьи белоказачьи отряды вступило немало местных жителей.
В августе Никольское опять заняли белые. Непосредственно в селе и его окрестностях начались продолжительные бои. Оно опять переходило от одной воюющей стороны к другой. Лишь в октябре 1919 г. красноармейские части перешли в контрнаступление и к концу месяца очистили Воронежскую губернию от своего противника.
Всю гражданскую войну агенты и квартирьеры то белых, то красных, а также их продовольственные и конфискационные отряды забирали в Никольском скот, фураж, продукты, подводы, упряжь. Мобилизации и людей, и скота происходили как при наступлениях, так и при отступлениях, причем проход войск через село, как правило, был похож на стихийное бедствие. Командиры постоянно вмешивались в дела местной власти, требовали себе десятки и сотни пудов продовольствия и фуража, а еще приказывали готовить всем своим людям завтраки, обеды, ужины. Почти каждая военная часть норовила зачислить в свои ряды всю местную молодежь в возрасте от 17 до 30 лет, а бывало, что и белые, и красные мобилизовали вообще все мужское население, невзирая на возраст.
Обе стороны разбирали на топливо строения, заборы и плетни, жгли книги, уничтожали хозяйственный инвентарь. Забирали из домов вещи, обчищали сады и огороды. На жалобы и возражения грозили расстрелом. На сходках и митингах те и другие распространяли ложные слухи о положении на фронтах. В своих листовках призывали оказать сопротивление противнику, причем заверяли, то через неделю-другую он будет полностью разбит.
В армии в годы Гражданской находилась примерно треть работоспособной мужской силы Никольского. Только в Красной служило свыше 800 жителей, точная цифра побывавших в Белой неизвестна.
 |
Пострадали жители Никольского и от так называемого «военного коммунизма», в частности, от продразверстки и всего того, что было с нею связано. В ноябре 1918 г. большевистское правительство запретило частную торговлю и ввело государственное распределение продовольствия. У крестьян это, конечно же, не могло не вызвать протестов. Даже большинство бедняков стало воспринимать новую власть враждебно. В результате, хлеб прятали, скотину резали, а мясо солили и в бочках зарывали в землю.
Большевистская администрация в свою очередь наказывала за сокрытие хлеба штрафами с конфискацией, причем половину стоимости выдавали указавшему потайное место. Зерно забирали даже у семей красноармейцев, оставляя им лишь положенное по скудным нормам. В Никольском штрафам и конфискациям подверглись многие хозяйства. Например, за невыполнение хлебной разверстки, несмотря даже на службу сыновей в Красной армии, был приговорен к длительному сроку заключения Петр Лайко. За злостное сокрытие хлеба, продуктов и фуража осудили также Прокофия Хрюкина.
Большевистское правительство, Совнарком, потребовало от крестьян сдать хлеб «немедленно и добровольно». В губернии появились специальные вооруженные формирования, составленные из рабочих Петрограда, Москвы и других городов (так называемые продотряды). Численность их колебалась от нескольких десятков до нескольких сотен человек. Изъятие «излишков» усилилось после посещения Богучара 13 мая 1919 г. Львом Троцким. Реквизициями продовольствия дело не ограничивалось. Крестьян вынуждали жертвовать армии деньги и вещи. Большевики стали создавать сельские и волостные комитеты бедноты, которые тоже участвовали в конфискации хлеба.
Например, только с 3 сентября по 1 октября 1919 г. из Никольского вывезли 15286 пудов хлебопродуктов, 3 с лишним пуда сала, более 6 пудов сливочного масла, свыше 17 пудов меда, 736 пудов картофеля, 14558 штук яиц, а еще 5400 пудов сена и 8 голов крупнорогатого скота. Все это было оформлено как добровольная сдача.
Неудивительно, что население уезда относилось к продкомпании крайне враждебно и демонстративно вывешивало в избах портреты Николая II. В Никольском вместо 14 положенных по штату милиционеров, их было всего 7, поэтому там разместили солдат расквартированного в уезде 323-го стрелкового полка. Тем не менее, в знак протеста люди продолжали вырубать леса и сокращать посевы.
Население в ответ призывали вступать в коммуны, которым власти оказывали щедрую помощь. К середине 1919 г. в губернии было создано 54 артели и 40 коммун, но к концу его их осталось, соответственно, 38 и 10. Еще через год коммун числилось 17, артелей – 184, но половина из них работу не вела. В Калачеевском уезде (куда с 1918 г. входило Никольское) власти оправдывались тем, что он два года был местом боевых действий, а также ссылались на слабость партийной организации.
Для большей популяризации обобществления власти начали проводить «неделю крестьянина». В эти дни, в частности, организовывался ремонт школ и больниц, мостов, личных изб и сараев, а также плугов, телег, упряжи. А еще, например, открывались парикмахерские.
Хотя в Никольском «неделю крестьянина» поддерживали, коллективные формы труда не вызывали энтузиазма. Тем более, что по соседству «руководитель группы анархистов т. Кузнецов» прославился тем, что ради укрепления трудовой дисциплины избивал своих коммунаров. В самом Никольском два десятка домохозяйств в августе 1920 г. объединились было в трудовое товарищество. Несколько месяцев спустя один из его членов жаловался уездному земотделу, на «саботаж, контрреволюционные выходки» и дезорганизацию. По его словам, один из новичков заявил, что внесет 200 пудов зерна и корову. Но, в итоге, лишь воспользовался вступлением в товарищество для спасения собственного имущества от продразверстки. Мы надеялись на его скотину, рассказывал жалобщик, потратили на нее фураж, а он вскоре выписался и смеялся над нами.
Кстати, в 1920 г. в селе было 1660 хозяйств и 12196 жителей (из них лишь 5395 человек трудоспособного возраста). Еще 866 никольчан находилось на службе в Красной Армии. По-прежнему около 200 жителей занималось отхожими промыслами. В селе действовали 3 маслобойки, 3 просорушки, 52 ветряные мельницы и 5 кузниц. В числе владельцев ветряков были Гридневы Егор и Стефан, причем последний, чья семья состояла из 13 душ, числился в середняках. На других 35 здешних предприятиях занимались гончарным, кирпичным, кожевенным и текстильным производством.
Между прочим, за годы гражданской войны никольчане потеряли лишь треть поголовья скота (при появлении войск подводы и животных быстро прятали в лесу). Из сохраненных 10883 голов 1005 составляли лошади и 4460 – крупнорогатый скот.
Тем временем численность продотрядов в губернии росла, весной 1921 г. они насчитывали 5367 пеших бойцов и почти 1000 конных при 34 пулеметах. В Калачеевском уезде в это время сбор продналога обеспечивал отряд местной милиции из 40 человек, состоявший в основном из коммунистов, ему помогал отряд 2-го полка 2-й запасной бригады (140 пеших бойцов и 30 всадников с пулеметом).
В результате Никольское, где в былые времена рожь шла лишь на корм скоту, было на грани голода. Впервые в его истории смертность превысила рождаемость. В ноябре 1922 г. в селе даже пришлось открыть столовую для голодающих. В ту пору завоз в Никольское товаров надолго прекратился, ведь закрытые еще летом 1917 г. торговые лавки по-прежнему не работали.
В 1922 г. здесь пустовало 117 дворов, в 202 хозяйствах практически некому было работать, во всем селе оставалось лишь 197 здоровых лошадей. Число скота уменьшилось из-за поставок мясопродуктов в рамках продналога взамен хлеба и фуража, а также падежом от бескормицы и болезней, связанных с неурожаем 1921 г.
Показательный пример: у никольчанина Ефима Дудкина до февраля 1917 г. был дом, 6 быков, 2 лошади, 30 овец. К октябрю 1917 г. помимо дома оставалось 4 быка, 2 лошади 20 овец. А после Октябрьской революции уцелели лишь дом, бык, корова и 6 десятин земли.
За два мирных года число местных жителей уменьшилось более чем на 2100 человек, десятки семей переехали на постоянное место жительства в другие регионы. Произошел также серьезный демографический перекос: с той поры много лет подряд женщин трудоспособного возраста в Никольском было больше, чем мужчин.
Между тем, из-за того, что сбор продналога, недоимок и прочих сборов в уезде выполнялся фактически лишь наполовину, власти в очередной раз предприняли жесткие меры. В Никольском арестовали двух членов волисполкома, председателя сельсовета и 500 домохозяев, но даже такая мера помогала плохо. Тем не менее, «за умелый подход к населению и контактную работу с местными властями» губпродкомиссар выразил руководителю Никольской волости благодарность и выделил ему 4,5 аршина шерстяной ткани на костюм и брюки.
На смену продразверстке пришла затем коллективизация. Первый колхоз в Никольском, который назывался «Красная нива», организовали в 1929 г. В конце того же года появился еще и колхоз «Новая жизнь», объединивший всего 17 дворов. А вскоре в селе (уже раздробленном на части еще и административно) действовало сразу 6 колхозов.
В 1920-х никольчанам досаждали еще и различные банды (куда входили иной раз и местные жители). Они тоже забирали скот, пожитки и продукты. В одном только 1922 г. в губернии насчитывалось 28 бандитских отрядов общей численностью в 15 тыс. человек.
Порой в банду входило несколько сот бойцов при множестве пулеметов. Преследовавшие их части особого назначения нередко забирали местных жителей в качестве заложников. Конные летучие отряды при этом занимались еще и мародерством. Как отмечали представители властей, борцы с бандитизмом зачастую ведут себя подобно тем, за кем охотятся, настраивают людей против себя и плохо на них воздействуют.
Непосредственно в районе Никольского орудовали отряды Колесникова, Варавина, Федорова, Сорокина, Костина, Нестерова. Борьба с ними усложнялась тем, что сами никольчане поддерживали с бандами связь, были их информаторами, а некоторые и членами. Сельчане, например, верили слухам о том, что атаман Колесников был коммунистом, но уяснив, что большевики – грабители, пошел против них.
Впрочем, к середине 1920-х политический бандитизм в губернии был практически ликвидирован, зато на смену ему пришел уголовный. Его ряды пополняли разного рода дезертиры и уклонисты, а также демобилизованные и даже находящиеся в отпуске красноармейцы, кулаки, «лишенцы» и просто разного рода искатели легкой наживы. Так, в конце 1927 г. в Никольском и окрестностях произошла целая серия вооруженных грабежей, причем в село даже заходила шайка некоего Ковалева, занимавшаяся вымогательством.
При этом нравы самих никольчан тоже упали. Обычным делом в селе стали кражи домашнего имущества и скота, хотя еще каких-то 20 лет назад заблудившихся лошадей и телят без раздумья сдавали в полицейское управление и иной раз там же получали своих животных.
Скорее всего, именно в 1929 г. в Никольском состоялся последний кулачный бой, положивший конец многолетней традиции. Подобные бои в селе проходили сезонно: от Рождественских святок до Сретения. Сретенский был не только финальным, но и самым крупным и наиболее жестоким. На него съезжались завзятые кулачники и прочие любители драк из окрестных сел и даже отдаленных мест. Действие превращалось в громадное побоище, после которого многие гости уезжали покалеченными. Чем больше было таковых, тем дольше вспоминали о «потехе». Такого рода славой село годами привлекало все новых желающих помахать кулаками. Каждое убийство, произошедшее в этих столкновениях, тоже вписывалось в историю Никольского.
Многие годы кулачный бой начинался в полдень и заканчивался с первым вечерним ударом колокола. При советской власти, когда звона уже не было, сельская власть пыталась прекратить потеху с помощью конной милиции, но даже это поначалу не помогало.
Лишь в конце 1920-х, когда в Никольском начал устанавливаться колхозный строй, ряды кулачных бойцов стали редеть, а затем бои вдруг прекратились сами собой. Советские реалии оказались сильнее традиций. Для села начиналась новая история, в которой уже не предусматривалось места для какой-либо самобытности.
Литература:
Болховитинов Е. А. Историческое, географическое и экономическое описание Воронежской губернии. – Воронеж: 1800.
Брук Б. Крестьянское хозяйство в период продразверстки в 1920-1921 гг. – Воронеж: 1921.
Военно-историческое обозрение Российской империи. Воронежская губерния. – СПб.: 1850.
Воронежский юбилейный сборник в память трехсотлетия г. Воронежа. Т. 1. – Воронеж: 1886.
Германов М. А. Постепенное распространение однодворческого населения в Воронежской губернии. –Записки Императорского русского географического общества. Книжка ХII. – СПб.: 1857.
Горюшкин В. И. Село мое родное: от седой старины до наших дней. – М.: 2009.
Деревенские ясли-приюты в Воронежской губернии в 1898 г. – М.: 18999.
Лавыгин Б. М. 1917 г. в Воронежской губернии. – Воронеж: 1928.
Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Воронежская губерния. – СПб.: 1862.
Население и хозяйство в Воронежской губернии. Сводный статистический сборник. – Воронеж: 1925
Населенные места Воронежской губернии. – Воронеж: 1882.
Отхожие промыслы, переселенческое и богомольческое движение в Воронежской губернии в 1911 г. – Воронеж: 1914.
Очерк сельскохозяйственной промышленности Воронежской губернии. – Воронеж: 1890.
Памятная книжка Воронежской губернии на 1913 г. – Воронеж: 1913.
Рындин Ф. Наш край. – Воронеж: 1901.
Сборник статистических сведений по Воронежской губернии. Т. 8. Вып. 1. Богучарский уезд. – Воронеж: 1890.
Сведения об отхожих промыслах в Воронежской губернии за 1898 г. – Воронеж: 1899.
Установление советской власти в Воронежской губернии. – М.: 1953.